Он оставил багаж на станции, чтобы прислать за ним позже, и двинулся вперед на своем велосипеде. Дэнис всегда брал его с собой, отправляясь за город. Это было частью его теории физической культуры. В один прекрасный день можно встать в шесть утра и покатить в Кенилворт или в Стратфордон-Эйвон — куда угодно. А во время послеобеденных прогулок в радиусе двадцати миль всегда можно увидеть норманские церкви и тюдоровские усадьбы. Как-то так получалось, что он никогда их не видел, но тем не менее было приятно сознавать, что велосипед под рукой и что в один прекрасный день он возьмет да и встанет в шесть утра.
***
Сияет Луна-парк, а тьма
Над ним сомкнулась, как тюрьма.
И Блэкпул смотрит в мрак ночной
Могилой яркой и цветной.
Дэнис положил книгу, покачал головой и вздохнул. Как я был тогда гениален! — подумал он словами престарелого Свифта.
***
читать дальше— Это напоминает мне о том, что произошло в нашем бассейне с тех пор, как вы были у нас в последний раз. Мы разрешили деревенским приходить сюда купаться по вечерам. Вы не представляете себе, что из этого вышло!
Она наклонилась, заговорив доверительным шепотом и смеясь то и дело глубоким булькающим смехом.
—...мужчины и женщины... купались вместе... сама видела из окна... послала за биноклем, чтобы убедиться... Никаких сомнений!
***
Некоторое время Мэри стояла перед картиной молча, не зная, что сказать. Она была в замешательстве и растерянности. Мэри ожидала увидеть шедевр кубизма, а перед ней были лошадь и человек, и не только изображенные так, что их можно было узнать, но и прорисованные с вызывающей тщательностью. Trompel'oeil () — другого слова не подобрать, чтобы охарактеризовать это данное в перспективе изображение человеческой фигуры, лежащей внизу под уходящими вверх ногами лошади. Что ей подумать об этом? И что сказать? Она вдруг утратила способность разбираться в живописи. Можно, конечно, восхищаться реалистичностью изображения у старых мастеров. Но в современной живописи?.. В восемнадцать лет она, пожалуй, еще могла. Но сейчас, после пяти лет полировки среди лучших знатоков, ее инстинктивной реакцией на реалистичность изображения в современном произведении было презрение, пренебрежительный смех. В чем замысел Гомбо? Она чувствовала себя так уверенно, когда восхищалась его прежними работами. Но теперь — она просто не знала, что подумать. Это было очень, очень трудно.
***
— Ближе к сути, дорогой Дэнис, — сказал протестующе мистер Скоуган. — Ближе к сути!
— Дело в том, что я на днях написал стихотворение, — сказал Дэнис. — Я написал стихотворение о воздействии любви.
— Другие до вас тоже писали, — сказал мистер Скоуган.— Тут нечего стыдиться.
***
Он взял блокнот и сдернул резинку, предусмотрительно натянутую на него и не дававшую его открыть.
«Посторонним смотреть запрещается», — большими буквами было написано на обложке. Он поднял брови. Похоже на то, что писали в латинской грамматике, когда он учился еще в подготовительной школе.
Ворон черен, черен грач,
Но еще чернее тот,
Кто эту книгу без спроса возьмет.
Так по-детски, подумал он, улыбнулся про себя и открыл блокнот. То, что он там увидел, заставило его вздрогнуть, словно от удара.
Дэнис был самым суровым критиком самого себя. Так по крайней мере он всегда считал. Ему нравилось думать о себе как о безжалостном вивисекторе, который рассекает трепещущие ткани собственной души. Он был подопытным животным для самого себя. Его слабости, чудачества — никто не знал их лучше его самого. В сущности, он смутно воображал, что никто, кроме него, вообще не подозревает об их существовании. Ему как-то не верилось, что другие люди могут на него смотреть такими же глазами, какими он смотрит на них, что о нем могут говорить в таком же свободном критическом и, если быть совсем честным, несколько язвительном тоне, в каком он привык говорить о них. Он знал о своих недостатках, но видеть их было привилегией только его одного. Для всего остального мира он, разумеется, являл собой хрустальный сосуд без единой трещины. Это почти не требовало доказательств.
Теперь, когда был открыт красный блокнот, этот хрустальный сосуд рухнул на пол и разбился вдребезги, так что невозможно было его собрать и склеить. Оказалось, что Дэнис — не самый суровый критик самого себя. Открытие было болезненным.
***
Став печальнее и мудрее, вышел Дэнис на террасу. Значит, размышлял он, вот как Дженни проводит часы досуга в своей одинокой башне из слоновой кости. А он-то считал ее простым и бесхитростным существом. Это он, пожалуй, оказался простаком. Он не был обижен на Дженни. Нет, мучения ему причинила не Дженни, а то, что она и ее красный блокнот представляли, что они означали и конкретно символизировали. Они представляли весь огромный мыслящий мир вне его самого. Они символизировали нечто такое, чего в своем сосредоточенном уединении он старался не замечать. Дэнис мог стоять на площади Пиккадилли, смотреть на текущие мимо толпы и все же воображать себя единственной действительно мыслящей, умной личностью среди всех этихтысяч людей. Казалось невозможным, чтобыдругие люди были столь же сложны и совершенны на свой лад, как он. Невозможно — и все же время от времени он вдруг открывал с мукой что-то новое о мире и ужасную правду о том, что этот мир обладает интеллектом. Красный блокнот был одним из таких открытий — следами на песке, увиденными Робинзоном. Этот блокнот не оставлял никаких сомнений: мир вне его действительно существует.